– Конечно,– ответила Елена.– Глеб, я возьму твою машину?
– Если не боишься ГАИ.
– Шутишь?
Женщины попрощались со Стежнем: Энгельгардт – ослепительно улыбнувшись, Карина – не поднимая глаз. Глеб обратил внимание, что повязка, которую он наложил на поврежденную руку Карины, снята. Но ничего не сказал, поскольку видел: опухоль спала.
– Ключи в машине,– сказал он.
В дверях уходящие столкнулись с Игоевым и Мариной.
– Здравствуй, Аленка! – Кирилл чмокнул ее в щеку.– Погоди, не убегай. Мне нужен твой совет.
– Это быстро?
– Не очень.
– Тогда давай я тебе перезвоню. Мы очень торопимся. Мариночка, добрый вечер!
– Добрый.
На подчеркнутое радушие Марина отвечала довольно холодно. Инстинктивно она чувствовала: Елена Генриховна ей не друг. Холодно, но не враждебно, поскольку враждебности не одобрил бы Глеб.
А Глеб смотрел на женщин и неожиданно обнаружил, что его Маринка и Карина похожи. И это сходство особенно заметно, когда рядом с ними Елена.
– До свиданья, мальчики! – Энгельгардт помахала рукой.– Если голодны – обед на кухне. Разберетесь.
Через минуту снаружи раздался рокот Стежневой «Нивы».
Мужчины расположились в гостиной.
– Маринка, свари кофе, пожалуйста,– попросил Стежень.– Кир, послушай, у меня появилась идея. Не подключить ли нам к делу какого-нибудь грамотного физика? Или химика? Пусть бы поиграл с нашим радиоактивным прахом.
– Физика, химика, социолога, историка, кого еще?
– Я серьезно,– заметил Стежень.
– А я – нет! – Игоев с удовольствием развалился в кресле, потянулся к бару, налил себе коньяку.
– Мариша! – крикнул он.– Если тебе не трудно, сделай мне ма-аленький бутербродик с сыром!
– Сейчас!
– Кир! Объяснись! – потребовал Стежень.– Почему – нет?
– Потому что ученый, брат мой колдун,– это ученый. И для ученого, если ты запамятовал, главное – новые знания. Этим он, ученый, печально отличается от мудреца. А наш шустрый черныш – это воплощенное знание. Сам же говорил: его останки – своеобразное хранилище сотен, а может быть, и тысяч слопанных Морри людей. Из оч-чень давних веков. Это для историка, к примеру. А как насчет физика? Или биолога? Или просто человека, которому хочется пожить подольше? Наша с тобой задача – сделать так, чтобы от Морри и следа не осталось. Ни духа, ни праха. Да ни у одного настоящего ученого рука не поднимется уничтожить такой кладезь знаний.
– Уничтожим мы сами,– возразил Глеб.– Но нам нужна информация.
Марина принесла поднос с кофе и с полдюжины бутербродов на тарелке. Поставила на столик, пристроилась на подлокотник рядом со Стежнем.
– Спасибо, Мариша.– Игоев взял бутерброд.– Ты, Глеб, не заметил одной славной закономерности: никто из тех, кто, как мы выражаемся, иммунен к Морри, не имеет заветной материальной цели. Ни ты, ни я, ни Андрей с Владимиром не стремимся жить вечно или, например, стать президентами или заработать миллион долларов.
– Миллион долларов я мог бы заработать года за полтора,– фыркнул Стежень.– Это ты мельчишь!
– Не о том речь. Сдается мне, когда Морри выходит на контакт с человеком, он может просто его сожрать, а может аккуратно скушать. Но в последнем случае ему нужно добровольное согласие закуски. А соглашается глупая закуска в том случае, если ей предлагают взамен нечто привлекательное. Например, миллион долларов. Как бы на халяву. Тебя это не проймет, и меня тоже. Но мы ведь помним, как Сермаль с долларами фокусы показывал. И тогда ведь это нас цепляло!
– Бес,– сказал Стежень,– искушает тем, что сладко. Чему ты удивляешься?
– Я не удивляюсь. Я пытаюсь тебе объяснить, почему в нашей команде не должно быть случайных людей. Каждый не иммунный к Морри человек – потенциальный его союзник.
– Ладно, убедил,– проворчал Стежень.– Чего ты от Ленки хотел?
– Любви,– сказал Игоев и засмеялся.
Фрупов с Ласковиным приехали поздно вечером. У обоих, как выяснилось, были дела, которые невозможно отложить. К счастью, завтра суббота и, следовательно, пара дней отдыха у большинства населения. Что ж, пока народ отдыхает, стража бодрствует. Тем не менее на ночь глядя охоту затевать не стали. Утро вечера мудреней.
– Из всех учеников Сермаль таскал в лес только меня. Причем с весны до осени – без ничего. Нож да фляжка с водой. Спали на лапнике. В холодную или дождливую пору – еще и шалашик сверху. Из того же лапника. Да не просто резать ветки, а у дерева попросить. Оно даст. А не даст – к другому иди. Никакого огня. Огонь – только зимой. Зимой лес спит. Ели, что находилось. Рыбу сырую (Сермаль ловил ее руками и меня научил), желуди, ягоды (в пору), мед. Но меда в лесах было мало, и Сермаль жалел пчел: возьмет чуть-чуть – и ладно. Пчелы его не кусали. И комары тоже.
В лесу Сермаль говорил мало. Иной раз десяток слов в день – и все. Учил не словом, а пониманием.
Лесок почти не изменился, разве что лиственные деревца совсем облетели, а зелень хвойных стала более сочной. Или это только казалось? Ласковин и Фрупов двигались в лесу на удивление хорошо. За спиной почти не слышно. А Фрупова совсем не слышно. Только дыхание. Охотник?
Сосенка с отметкой дедова топора затянула ранку. Морри поблизости не было. Но Стежень чувствовал его очень хорошо. Через Лес. К сожалению, Глеб нисколько не сомневался: Морри точно так же чувствует и их самих. Он чуть притормозил, оглянулся. Фрупов, шедший следом, посмотрел вопросительно, тяжелое помповое ружье висело у него на плече стволом вниз, поперек ватника – патронташ, на поясе – нож. Глеб кивком головы указал направление, и маленький отряд проследовал мимо. За Фруповым – Ласковин. Без ружья. Но карман куртки оттопырен пистолетом. Последним – Кирилл. Вообще без оружия. Однако Стежень не сомневался: тварь к нему даже не сунется. Поэтому Игоев и шел замыкающим, хотя единственный из них – без боевой подготовки.